Точка невозврата из мечты

I
Сумрак вечерний опущен на жизнь комнаты, на каждую деталь существования в ней. Паутиной теней вплетается в интерьер, размывая очертания…I
Сумрак вечерний опущен на жизнь комнаты, на каждую деталь существования в ней. Паутиной теней вплетается в интерьер, размывая очертания предметов. На огромной кровати, взгляд далеко в заоконье – я. Зимний холод проникает отовсюду и всюду, даже под три одеяла, настеленных поверх озябшего тела. Тот же холод и внутри. Вроде ещё не леденящий, но уже мучительный. Календарная весна, но отрезвляющее понимание, что наступит она в этом городе только месяца через два. Петербург. Город промозглых ветров. Не тех, что остаются за закрытыми окнами обычно, а тех что проникают в каждую щель. Окон, дверей, сердца…
Оставленное за туманами иногда бередит тем же холодом, и тогда бредит жизнь, оставленная за туманами. Только изредка чувствую, что тлеет огонь страстей моих, напоминая о себе и своей силе. Но мне уже не до огня. Намерение стать одной из многих — без чувств, самообманов, творчества, мыслей. Вчера шевельнулось что-то в уголке, но холод сковывающий запретил даже заглянуть туда. Ничего, можно жить как все.
— Нет. Уже поздно. Здравствуй!
Я вздрогнула, панически осознавая неизбежность её присутствия.
— Это ты, Любовь?
— Я.
— Но зачем? Зачем? неужели нельзя как все? Без тебя?
— Ты не все. Ты без меня не сможешь.
Устало рассправить складки души, упорядочить хаотичные мысли.
— Кто он на этот раз?
— Судьба твоя.
— Снова страдать и умирать воскресая? Снова отдаривать свет наш с тобой ради пустоты очередной души?
— Посмотрим. Всё от тебя зависит.
В коммунальной комнатушке в центре Петербурга всё та же стылость, те же сквозняки, сырость и ощущение плесени вековой. Влажность Невы слишком близка. Но в уголке подоконника, разъедая привычный сумрак — она. Маленьким, светлым комочком. Одетая в золото, хранящая мудрость веков, великая тайна Вселенной — Любовь. Ещё эмбрион, ещё слаба, ещё не рождена. Но я уже понимаю — ей расти до величия. И быть золотой.
— Мне не хочется верить в тебя, не хочется снова взращивать. Я предельно устала от всех твоих эфемерностей. Испив весь мой свет ты снова исчезнешь. И будут снова холод и боль.
— Он очень нуждается в тебе. В нём холод длится слишком много лет. Только твой свет может сейчас осветить его путь земной. Ты ведь можешь.
— Я стара и разочарована. Истончена. Опустошена даже.
— Но ты помнишь те крылья в объятьях моих, что дарят и силу и счастье и даже блаженство?
— С ними больно, с ними смертельно больно потом…
Я вижу как гаснет свет в этом милом комочке, как сжимаются формулы и как гаснут звёзды. Понимая, что неверие моё скоро её уничтожит — иду ва-банк.
— Как я узнаю его?
— Мы искали его всю жизнь. Ты уже знаешь его глубоко в себе…
II
— Что ищешь ты в свой день рождения?
— В свой день рождения я ищу чудо, подарок судьбы. И сам смеюсь с тщетности попытки.
Первые слова, первые буквы. Снопом света пронзено сердце. Даже не заметила как комочек с подоконника мгновенно превращён в сноп искр золотых и уже охвачено всё пространство танцующим золотом. Я и забыла о ней, время шло, холод становился всё нестерпимее, память стирала лишнее. Зачем я забыла о благоразумии? Теперь всматриваюсь в твои черты и понимаю — она была права. Ты тот кого я знала ещё до рождения. Такой родной.
Но нет. Нет! Нужно бежать. Спрятаться в прошлом, в боли, в паутине и пыли. Так легче. Ведь ты нестерпимо красив! Мне не вынести мук Антэроса, бога неразделённой любви. Через эту боль мне уже не пройти, разобьюсь как фарфоровая статуэтка…
… — Ты прости, что не писал так долго. Волей судьбы оказался аж в самом сердце Сибири. И всё пытаюсь не думать о тебе. Но мы ведь родные. Ты уже чувствуешь насколько мы родные, или ещё не совсем?
Строчки, столь долгожданные строчки. И слова с золотым оттенком. И мне не поверить, что спустя месяц отсутствия ты почувствовал близость наших душ. А я почувствовала сколько мне тебя ждать снова и снова и сколько путей внеземных пройти до тебя вновь и вновь. И я бы отказалась, совсем, навсегда. Но Любовь, теперь уже окрепшая, теперь уже ростом с ребёнка, всё смотрит и смотрит мне в сердце, и я понимаю, что предать и уничтожить е я не в силах.
И будут сотни наших слов, и будут мириады чувственных искр между нами, и будут сплетаться наши мысли и желания, и пройдёт ещё месяц…
… — Я в Петербурге. Мы могли бы завтра прогуляться в парке и белок покормить, и познакомиться заодно.
Смотрю ей в глаза, в самое сердце Любви. Отчаянную надежду выдают мне они, умоляя согласиться не мешкая. Даже зная, что если я сделаю этот шаг — возврата в привычный мир уже не будет — я даю тебе согласие. Мгновенно весь мир преображается. Цветов радуги и их оттенков становится больше и больше, на комоде пляшут весёлые искры плавленным золотом, сквозь стёкла окон проникает всё тот же невыносимый для глаз свет, стирая вечный сумрак города, в сердце нашествие танцующих эмоций. Это всё она, шалунья, расплясалась от счастья. Ведь счастье двоих и есть её пища. Наши эмоции и есть её рост.
Тем же вечером я начинаю с ней беседу. Важно поговорить с ней сейчас, до её взросления. У эфемерностей тот же рост что и у человеческих существ — при рождении и первые месяцы — помнят всю информацию Вселенной, многие тайны, постигнутые \»до\». Затем жизнь земная, вкупе с впитываемой новой информацией, стирают из памяти коды принесённого с собой. Так \»портятся\» человеческие детёныши, так можно испортить и божественные эфемерности. Оттого — поговорить сегодня же, до того как мы с тобой взглянем друг другу в глаза.
— Для чего ты здесь?
— Этого я не знаю. Меня родили вы оба, своими мечтами, своими жизнями, своими снами. Я буду служить вам, как служит мужчина женщине, не в смысле выслуживаться, а отдавать себя всего ради её счастья. Так могут немногие, избранные способны, найдя любовь свою и судьбу, отдаться женщине всем существом.
— Значит ты не моя Любовь, а наша с ним?
Заливисто засмеялась в ответ:
— Ты же знаешь, что ответа я не дам тебе. Я плод ваш, посредник, проводник, но не более. Только от вас двоих зависит жизнь моя. И смерть тоже.
— Дай мне совет. Из того, что можно произносить. Я ведь знаю…
— Бойся Хроноса, ему под силу вас разьединить и высушить меня. Слушай сердце своё и учись жить в ожидании.
— Он уже знает тебя?
— Он меня испугался, пытается бежать так же как ты в начале. Но у тебя женское, нежное сердце. Его же сердце в серьёзной броне цинизма, реальности, логики. Шрамов на нём не меньше чем на твоём, но ты сумеешь проникнуть за тёмную эту ограду. Нежностью.
— Мне предложена роль земной сущности, женщины-хранительницы, женщины глупой?
И снова её заливистый смех искорками заполняет комнатку:
— Такая ему не нужна была никогда. Он чист и светел, он способен любить и взращивать любовь, он стремится к полёту. Как и ты. Но до этого ему не приходилось встречать подобных себе.
И было утро. И я зачем-то пеку пирог, в необъяснимом порыве женском, вовсе не из желания хвастать кулинарными способностями. Так сердце велело. И вот твой звонок, и я неспешно иду тебе навстречу, в панике умоляя сердце остыть и не дать мне сделать последних шагов. За ними — вечность, а вечность страшит.
Сначала твоя улыбка. Заполнившая мир. Иду не отрывая взгляда от улыбки твоей и даруемого света. В глаза — страшно пока смотреть. Но пришлось. И в это мгновение мир потерян весь. Нет возврата. Нет даже дыхания. Есть только видЕние, солнечное до невозможности, но так поразившее вмиг. Я вижу нас в оливковом саду, в креслах, рядышком, мирно рассказывающих друг другу весёлые милости, улыбающихся и счастливых. Но! Я вижу нас состарившимися! И я понимаю, что картинка секундная — не плод воображения, а миг из нашего будущего.
— Здравствуй! Ты прелестна.
Но что мне до комплиментов когда я всецело поглощена ощущением неизбежности счастья!? И наша шалунья приподнимает меня над землёй уже выше тяжёлых построек позапрошлого столетья. И вся она — воплощение счастья и света Вселенной…
… — Я снова далёк от тебя. И только письмами и мыслями могу быть рядом. Ты же чувствуешь меня, чувствуешь моё присутствие?
— Ежесекундно. Будто и не существовал мир без тебя и до тебя. Но скоро ли ты домой, в Питер?
— Я, как всегда, не знаю. Но постараюсь скоро.
— Мне пусто без тебя.
— Мне тоже. Но я пока ничего не могу тебе дать. Мы не можем быть вместе. По крайней мере не сейчас.
Поникший комочек нашей Любви вянет в уголке подоконника. Лишённая нашего света. Моими слезами ей никак невозможно питаться, ей нужны наше счастье и блеск наших глаз.
Смотрю то на неё, то на новый комочек наш общий — малюсенький кактус, шуточный твой подарок. Прижился. Хорошо ему в нашей с Любовью атмосфере.
Взвизгом жалости к ним, к себе, к нам, призываю тебя не отрекаться…
… — Всего пару недель прошло, вот я снова здесь. Прогуляемся?
— Да. Обязательно завтра прогуляемся.
Мне так много нужно тебе сказать, а слова все картонные, блоками складывающиеся в горле. И я говорю о глупостях, и ты говоришь о глупостях. И снова твоя попытка отречься, бежать, не поддаваться чувствам. Говоришь комплименты, а я слышу в их конце только слово \»Но…\». Будто висит оно в воздухе, пронзая все наши мысли и стремления. И нам грустно. Но шалунья, удобно устроившись между нами, щекочет меня искорками возможного счастья и я снова иду ва-банк. Будь что будет.
На выходе из кафе мы говорим о скорой поездке в цветущий яблоневый сад, ты разворачиваешь меня к себе требовательно и нежно, пронзительно смотришь в глаза и целуешь.
Короткий, познающий, нежный поцелуй. Длинною в вечность. Ибо за миг происходит планетарное кружение вспять, головокружительный полёт до самого солнца на крыльях нашей Любви, выросшей теперь во всю ширь Вселенной, отражающей свет всех божественных начал. Она счастлива. Я же — в прострации немыслимой, в хаосе первого в мире поцелуя, в ожоге самого сердца. Не чувствую ног, только знаю, что иду вперёд с прямой спиной и гордо-посаженной головой. Не помню куда иду. От тебя. В какое-то будущее…
… — Почему ты не обернулась тогда, пару недель назад?
— Когда ты так внезапно поцеловал?
— Внезапно? Ты ведь ждала этого поцелуя, грезила о нём. Так почему ты не обернулась?
— Боялась тебя потерять. Чувствовала, что ты сидишь в машине и пронзительно ждёшь что я обернусь.
— Да. Я сидел ещё минут восемь.
А мне понадобились две недели чтобы в себя придти. Ощутить себя хоть немного земной, вернуться в мир людей. Именно тех людей — кричащих на меня, критикующих, пророчащих, заклинающих. Им нужно только одно — спустить меня с небес и заставить понять, что ты меня бросишь и нам вместе не быть. Странны эти люди. Как можно кого-то бросить? Человек не резиновый мяч. От кого-то можно отречься, ступить мимо или вовсе переступить, но никак не бросить. Да и не жилось мне никогда среди людей. Тех, обделённых чувством полёта.
Сейчас ты здесь. Впервые здесь, в моей комнатке в центре Питера. Два неразумных существа, в объятиях друг друга, счастливые и утомлённые. Мы сделали нашу Любовь взрослой. Совсем взрослой. В ней теперь больше стыдливости, знания, разумности. Но она впитала все наши чувства и теперь она настоящая женщина. Мудрая в своём счастье.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ