Абрикосовой шалью,как дымкой,увенчана.
С серой хмарью очей,полных грустного вечера…
Я увидел тебя,моя первая женщина
На последнем надломе порыва сердечного.
С серой хмарью очей,полных грустного вечера…
Я увидел тебя,моя первая женщина
На последнем надломе порыва сердечного.
Ты стояла,в осенние листья одетая,
Будто робко искала от ливня спасения,
В тёмно-алом пальто,не гадая,не ведая,
Что погибшему чувству дала воскресение.
Были карие очи-пьянящие сладостью,
Были синие-цвета бескрайнего озера.
Но минувшее вдруг мне почудилось слабостью.
Все чарОвницы стали далекими звездами,
До которых тянуться сквозь чёрное марево
И тепла от которых дождаться не сУждено.
Моя первая женщина-яркое зарево
Среди этого снега,задиристо-вьюжного.
Моя первая-значит,любимая сызнова,
Так по-школьному и по-мальчишески вкрадчиво.
Будто все остальные рассыпались искрами
От костра её рук матерински-горячего,
Строгой серости глаз,как весна,переменчивых,
От знакомой улыбки-печальной,наверное.
Я люблю тебя,самая первая женщина,
После юных кокеток,по-мудрому верная.
Я люблю твои руки с запястьями-ветками,
Твой берёзовый стан,наклонившийся ласково.
Твои тонкие губы в улыбке приветливой
И твой голос,наполненный детскими сказками.
Но кольнуло мне сердце печалью завещанной,
Когда в траурном платье рыдала послушно ты.
Ты,что звал тебя \»самая первая женщина\»,
Стала чьей-то последней сердечной отдушиной.
Чёрной крышкой-вуалью тропа заколочена
И изящно летят в пустоту гладиолусы.
Снег застелет потом колею на обочине
И укроет твои чуть примятые волосы.
Ты сказала мне с горечью,плача неистово:
\»После смерти нашла я письмо на тарелочке
С пожеланьем отца-очень нежным и искренним:
\»Будь счастливой,моя ты последняя девочка\»…
Абрикосовой шалью,как дымкой,увенчана,
Поправляя ресниц своих тонкие стрелочки,
Ты не знаешь,что ты-чья-то первая женщина
И не помнишь,что чья-то последняя девочка…
