Как тёмный загустевший лак,
В купе с опущенною шторкой
Стоял безмолвный полумрак.
Казалось, приоткрыли створку
В потусторонний мир, иной,
Всегда таящийся под спудом.
Забвенье, вечность и покой
В купе нахлынули оттуда.
Но вот в купе проник Андрей,
Бесшумно, чтобы не нарушить
Тревожный сон жены своей.
Ничем себя не обнаружив,
Застыл, как робкий гимназист.
Больная тяжело дышала
И ртом как будто стон и свист
Одновременно издавала.
Столичных докторов к больной
Водили, чтобы подозренья
Развеять. Первый, молодой,
Диагноз высказал с сомненьем.
Второй же страшную болезнь
Назвал вполне определённо.
А третий как-то сжался весь:
«Везите в Крым…» И Валя с бонной
Уже не следующий день
Отправились к родным на дачу
Под Ялтой. Мечется, как тень,
Андрей, боится наипаче
Тревожных признаков того,
Что ухудшенье наступает.
И вот, и вот спустя всего
Два дня – как долго! – выезжает
На юг с женой. Теперь – вперёд!
Отчаянное упованье.
А паровоз едва ползёт,
Хотя идёт по расписанью.
Больная, резко застонав,
Всем телом дёрнулась, проснулась
И, мужа рядом увидав,
Сквозь боль неловко улыбнулась:
«Здесь так темно. Который час?
Андрюша, я заснула поздно».
Чуть шторке не отдав приказ
Свернуться, он молниеносно
К ней руку протянул, и вмиг
Окно прозрело. Показалось,
Что новый мир в купе возник.
Но что-то прежнее осталось:
Что нам является порой
За повседневными делами
Жестокой, хищной пустотой,
Следящей пристально за нами;
Что шепчет: «Бытие – мираж…»
Весь день больная безучастно
В окно смотрела на пейзаж,
Менявшийся однообразно.
«Сперва надеялись: бронхит…
Не страшно… всякое бывает…
А поезд яростно спешит
И этим время ускоряет.
Невыносимый стук колёс!..
Быстрей, быстрей… Они взбесились!..
Остановить бы паровоз,
Чтоб и часы остановились».
Остановить, остановить!
Она внезапно осознала,
Как мало ей осталось жить,
О, как невыносимо мало!
«Бог забирает то, что дал…
Лилея нежная увянет…
Прибудет поезд на вокзал…
И вот тогда… меня…» – «…Не станет.
И подогрейте молоко, –
Распоряжения Андрея
Звучали где-то далеко,
Как суета сует. – Живее!»
Живее!.. Времени струя
Так быстро размывает лица,
От быта и от бытия
Больную оторвать стремится.
Незримых сил коловорот,
Кошмарный вихрь теней и света
Уже сознанье прочь несёт,
Как зонт, как шляпу, как газету.
Спасенье от таких минут
Лишь в осознанье: было что-то –
Большой подвижнический труд,
Любовь, привязанность, забота, –
Что, смерти противостоя,
Покоем сердце наполняет.
И ужасы небытия
Ослабевают, отступают.
Вокзал. Она ещё жила.
Жила. Скупое милосердье.
И наконец она смогла
Найти опору перед смертью.
В опрятный санаторский сад
Спешили к ней Андрей и Валя.
Вдоль белых-белых балюстрад
Больные медленно ступали.
Она лежала в стороне
На лежаке. Заметны были
На чистой свежей простыне
Два маленьких пятна. «Впустили», –
Она промолвила, вздохнув
Легко и умиротворённо.
Андрей, в ответ едва кивнув,
Молчал бессильно, обречённо.
Она, взглянув ему в глаза,
Сказала, словно заклинанье:
«У нас есть Валя». И слеза
Скатилась быстро… На прощанье
Больная приоткрыла рот,
Но сразу опустила веки.
Он осознал: она умрёт,
Они прощаются навеки.
Он покорился, отступил.
И Валю за руку к воротам
Не просто вёл, а уводил
К ненужным радостям, заботам.
Не взяв извозчика, они
Брели по улице куда-то,
Средь шума, гама, суетни
Сильнее чувствуя утрату.
Брели по улице… Брели…
Брели, не замечая встречных,
Кругом гудевших, как шмели,
И раздражённых, и беспечных,
И озабоченных, и злых,
И неспокойных, и спокойных,
И пожилых, и молодых,
И стройных, и совсем не стройных.
Врывался гомонящий юг
В душевное оцепененье.
И мысль одна возникла вдруг,
Как дьявольское наущенье:
«Она!.. Но почему – она!..
А, например, не эта баба.
И некрасива, и грузна.
Идёт домой с корзиной крабов.
Да свежей зелени пучки
С базара каждый день таскает…
Иль гимназистик, что очки,
Остановившись, протирает…
Как много есть здоровых тел!» –
И в эту горькую минуту
Андрей на небо посмотрел.
Там тоже не было приюта.
Но он свой гневный взор вперил
В бездушные немые дали:
«Ты хладнокровно допустил…»
А рядом с ним шагала Валя,
Пытаясь даже от отца
Хоть как-то скрыть и обречённость,
И гипсовую скорбь лица,
И детскую незащищённость,
И глаз пустых голубизну,
Внезапно в страшной круговерти
Так ясно осознав вину
В грядущей мамочкиной смерти.