Облака над яйлою стоят.
Мне, хоть с мыслей возвышенных сбивчив,
обольстительной зауми яд
не опасен. Я невосприимчив.
Потому обвинять не спешу
Мне, хоть с мыслей возвышенных сбивчив,
обольстительной зауми яд
не опасен. Я невосприимчив.
Потому обвинять не спешу
я судьбу, не такая уж злая:
что случалось, о том и пишу,
и о том, что доподлинно знаю.
Выйдя к морю, умерю я шаг,
этот крымский пейзаж идеален:
за Мартьяном седой Аю-Даг
в сизой дымке могуч и реален.
Оглянусь: Могаби, Учан-Су,
моря летнего флёр и безбрежность,
я по жизни моей пронесу
эту крымскость и южнобережность.
И меня обмануть нелегко,
пусть обманут и был многократно:
уводила судьба далеко,
да всегда приводила обратно.
Брошу взор я на мыс Ай-Тодор,
он в закате рубиновом тает,
до того мной любим этих гор
контур весь, что слезой прошибает.
Выше чаек – лишь небо! – и в нём,
свет дневной потушив понемногу,
загорается звёздным огнём
космос, душам подвластный, и Богу…
