«Колибри, или плохое кино»
Пролог
В текущей,
как колибри игривая, поэме
я тайн и исповедей скрою массу.
Не сметь забыть…«Колибри, или плохое кино»
Пролог
В текущей,
как колибри игривая, поэме
я тайн и исповедей скрою массу.
Не сметь забыть
мой нрав безусым.
Гортань растоплена,
выбрасывает сквозь губы фразу:
спорна искра моя,
как житие Иисуса.
Подстать полей покрову
цвет глаз моих
зеленый,
и,
как у пса,
конечностей четыре.
Отцом и матерью наскороту
изобретенный
я длю
свой век
в двухкомнатной квартире.
Острой зимой
с гневом
сплотился.
Закрыли
свет на жизнь
обильные сугробы!
Я в дни свои втоптал,
но после спохватился,
особенность посредственной
амёбы.
Налёт снегов
замрёт и канет,
в бурлящий солнцем день вплывёт.
Асфальта пласт –
окрепший камень,
как на зубах весны
налёт.
Средь льдов
заря
струится цепью,
ножом удар
в открытый глаз.
Качнёт
на дубе ветер ветвью
остатки зимних
сложных
фраз.
Аплодисменты сдавших рубль
дают начало
для спектакля.
Открыта занавес.
Стартует
моя токката в сердце такта.
l
Как часто из меня вбивались
изолганные речи
в вас?
На все
ответ неандерталец,
возможно, даст
или не даст.
А мне же,
ленью окаймленным,
таланта наивным наличием,
под юбки с дуру завлечённым,
для головы
пора
за
больничным.
Скажите: «а», больной.
На просьбу
врача,
проорал вспотевшей головой
тройное:
«А-А-А»!
– Чем занимаетесь?
– Писатель!
– Как Кафка?
– Ну, почти.
– Нет!
Вот вам справка.
Вы – поэт!
Диагноз
смрадным запахом вбился в ноздри.
Стучась в звонок,
звонюсь в дверь кулаком,
охладевшим
вечером поздним
к той, с которой год
знаком.
Нагоняет тоску
напрочь закрытая дверь.
Сломаю! Выломлю!
Нет!
Я не зверь.
Поэт!
Про дверь пишу стих,
даже поэму!
Провалюсь в подъезд
по лестнице,
в проживающих втисну
дилемму.
Утром,
осевший в ступенях голодной псиной,
буду ждать,
когда дверь откроют.
Выкинуться
с лестницы станет причиной
одна лишь попытка
покончить
с собою.
Ждали.
Ждали.
Уехали к маме.
Здравствуй,
меня породившая!
Знай:
не зря родила!
Поэт я,
сила Всевышняя!
Сына мать прогнала.
«Гнать таких надо!
Тунеядец, работать иди!»
Есть тут доля правды,
но я сочиняю стих…
ll
Дурманящий сон разбудит сюжетом.
Проснулся иль
сплю ли я?!
В дриме том невестой поэта
была
сварливая фурия!
Женитьбы процесса в памяти нет.
Отлично!
Дальше живём.
Продолжает играть мой личный квартет
с вскипевшей водой,
потухшем огнём.
Ночь опять.
Опять я
иду под ночными столбами.
За океаном собратья
трутся мясистыми лбами.
Здесь же
и сейчас
любовь в себе несу я.
Рдеют жилки мои
для всех
жизнью не запачканных.
Цвету,
как садовая петунья,
стираюсь не дома,
в прачечных.
Скрежет голос по ушам,
говорю
когда с собой,
невзначай, не по душам.
В зеркале не я!
Чужой!
Струна
об смычок извилистая
танцует то туда,
то обратно,
заражает других сифилисом,
отчего
токката досадна.
Органная мощь,
как антибиотик,
встучится в симфонию смысла.
Продолжится жизнь
и несколько сотен
лиц
будет мне сниться.
Злости впитав,
пустился лепить
нотами строчек дебют-поэму
на
необъятную тему,
слово последнее успев закрепить.
Не помню день,
месяц, год.
Истрепали, как псина изжевала кость.
Вечером тем, как в морду торт,
я был
незваный гость.
Вбился ударами в тело посыл,
штопором вскрыта
жизнь на добро.
Мир необъятный в момент тот прослыл
боевиками в кино.
lll
Чернеет ржавчиной
туча,
дожди выливая
на бритые башни
бродяг.
Трясется земля,
жгуча,
мир сотрясая,
не так
и не сяк.
Пачкает пятнами
луж шоссе
автомобильные пробки.
У города
мрак и тоска на лице,
чешет
бомжами подсобки.
Витает
колибри
оркестру в ритм,
острым клювом стучится об стекла проблем.
Мал её вес
и не будет разбита
тяжесть веков, закрытая в шлем.
Чашкой коленной,
в пределе отчаяния,
присела
на город беременная,
сдавив тротуары,
совершенно случайно,
зарыдала
слезами
рассеянными.
Выбежал сторож,
сонный наглец,
выгнал,
матерясь,
с крыльца
женщину,
сулящей
быстрый конец,
тяжкой судьбы бойца.
Беременная
мёртвым,
мёртвая,
разложилась раздавленной птицей,
дверью прижатая,
исхлопанная,
переставшая Богу молиться.
Колибри,
искупителем значась
за грехи абортных блудниц,
обезлюбленно
мертвых
склювала,
сшивая спицами нить.
Пригвоздилась,
мраком обитая,
захлебнувшаяся мертвых кровью,
сквозь грехи
смешалось избитое
птичье гнездо
с болью.
Разгудившись паровозным рёвом,
час из часа
принялись тащить
симфонию протяженным трамбоном
и фаготом,
как рыцарский щит.
Встревоженный колибри гроб
рассвистелся,
треснув дощечками.
Растопился дыханьем сугроб,
мыслями
человеческими.
lV
Не сплю.
Скачу, перепрыгивая трамплинов препятствия.
Грозят
вздуться мышцы,
напрягаясь нервно.
Пьянеют уста, речами шастая.
Парализован,
наверно.
Руки имею.
Ноги на месте.
С плеч голова не сошла.
Новое шлется в спину
известие:
токката собирает аншлаг.
Вздрогнуло веко,
вверх улетает.
Колибри
рвётся наружу.
Пчёлы цветы пыльцой опыляют.
Это колибри
нужно.
Склад фантазий моих
выкинули
в потёмки,
смешалась
со льдом будто
изверившая кровь.
Под натиском событий
образовался ёмкий
тоннель,
с известным именем
«любовь».
Не раз случалось:
признавался в любви я ей,
той, при которой тело дрожало,
но то,
что когда-то
казалось идиллией,
сведущим плачем из сердца
отпало.
Сиять,
колеблясь, глазами начал.
Втискивать
в женские рты
губы.
Кровати качал,
пожирая ланчи,
в эйфории зажавшись сугубо.
Отдых забыл
про то, что я есть.
Металось сердце
вскипевшим
чаем.
Застрявшей в желудке
любви несть,
зову я её
волчьим лаем.
Ямой провалится
на несколько суток,
испытывать станет зверя.
Лопатой вскопаю,
потеряв рассудок,
закрывшие
напрочь двери.
Ломаться стану,
кости ломая!
Ссадиной рукой обхвачу её,
Забыла,
поэтом кого здесь
назвали!
Ночью бедную мучаю.
Рожденный наутро
стыд
перед миром
крепко в тиски зажал
больного.
Мишенью стану, воспользовавшись тиром,
лишь бы
не свидеться снова.
V
Выдранный стих
уши лезвием режет мне.
Стыдом выжигает на лбу
клеймо:
скупой на талант,
потерянный беженец,
снявший
плохое кино.
Сердце выскребу ножиком
на съедение псинам.
Разнесусь
идиотом по трассе.
Зазвучит токката
невеселым мотивом,
загнаиваясь
в пепельной массе.
Разрыдавшись сполна,
усомнившись не раз
в переломном револьвера калибре.
Изменяясь в лице,
не смыкая глаз,
буду ждать полёта
колибри.
Не взлетит колибри,
распахнувшая крылья,
собирая поэмы пыльцу.
Не сыграются скрипки
в самонасилии,
под конец порвавши струну.
Не попросят прочесть
самоизданных книг,
не желая слушать дерьмо.
Я поэтом умру,
забывшим на миг
то,
что снял
плохое кино.
