Мы все иногда мерзнем посреди пустого пространства.
Мы все иногда бываем заносчивы. Мы все иногда изнываем
от жалости к себе же любимым, от сочащегося из нас коварства.
Мы все иногда бываем заносчивы. Мы все иногда изнываем
от жалости к себе же любимым, от сочащегося из нас коварства.
Мы хотим, чтобы кто-то, ну хоть этот прохожий — его называем
жестоким, бездушным, закрытым и скучным — ну хоть бы этот прохожий,
небезупречный, к нам подошел и затеял встречу.
Мы все иногда ждем кого-то, скорбя без утайки, в карманах
ключами звеня, разрывая весь этот ненужный, посредственно-скучный
шум, что оглушает нас и топит в московских подвалах.
А вот и прохожий, другой, не похожий на прежнего, немного задумчивый.
Идет. Нет, бежит. Нет, всё же идет, а может, проходит,
как время, как счастье, как что-то прохожее.
Стой! Оглянись! Разве не видишь страдания?! Какие осенние раны
я в сердце пытаюсь зашить!! Бездушное тело, спешащее к бренности быта!
Стой! Оглянись! Неужели ты просто пройдешь как всегда?! Странно,
и тебя тоже осень задела… Какие-то алые пятна, и страданием сердце покрыто.
И ты тоже мерзнешь в капкане пустого пространства?
И капли на лбу — это пытка московских подвалов?
Я тоже тебя прохожу, обдавая смолистым коварством?
И, кажется, падают наземь ключи не из этих карманов.
Мы все иногда мерзнем посреди пустого пространства.
Мы не видим, а просто проходим бесследно, храня невнимание.
Нежелание. Непонимание. Не расплескать бы коварство.
