\»…И тогда он подумал-с такой большой горы
я сразу увижу всю эту планету и всех людей…\»
1
Обживаю квартиру,
я сразу увижу всю эту планету и всех людей…\»
1
Обживаю квартиру,
слова по местам расставляю.
Обживаю.
От холода паром дышу,
это древняя тяжба.
Я реставратор.
Я древнюю тяжбу,
как разбитую амфору
на ладонях держу.
Я смотрю на портреты всех,
инерцию преодолеваю,
обживаю шаткий, бумажный дом,
и сидит головастик,
дует на одуванчик
на бугре в Каунасе,
в доме твоем.
Одиноко. Ночь.
Одиноко стучат составы.
Одиноко ревут изюбры
в тайге.
Одиноко растут горы.
Закрыты ставни.
Ни один человек
не думает о тебе.
Нужно вспомнить,
какою была пропорция
кожаных туч и солнечного тепла,
и какая сказка
шла по просеке,
одиноко,
неизбежно как время, шла.
А там на востоке
уже блестят декорации,
одевают парики,
накладывают грим,
и розовый франт
над статистами куражится.
Начинается первое действие
большой игры.
2
По краю сцены, пропасти,
в бой
в заученном ритме
пройдут персонажи,
и будет плакать над их судьбой
младенческий голос
твоей сонаты,
и будут лететь
ее листы
слезами,
крупным дождем,
снегом,
и будет вечно она нести
свой крест
под скупым
жемайтийским небом.
За все обиды твоих людей,
за пьяные травы
без конца и края,
за малых птиц
в большой беде
ты принимаешь
должность Икара.
Ведь кто-то должен упасть за всех.
Ты факел.
Жертва
во имя света.
пройдешь по ступеням горя наверх
и бросишь руки свои
на ветер.
Но прежде, чем выйти
в последний вираж —
бродить тебе
по росе,
по ягодам,
слушать
в камине — березовый жар
и тонкую горечь ягеля.
А память бормочет:
не впервые
так натурален
цвет зари,
внимательней вокруг смотри,
ты был тогда приготовишкой,
и были кольца годовые,
неровным счетом —
двадцать три,
и ты на башне Гедимина
над старым Вильнюсом
царил.
3
Неси меня, моя планета
по первозданному кольцу,
дрожу, как нищий на панели,
я человечество коплю.
Но время дарит слишком скупо
свои данайские дары,
рисуют серым, славят скуку
и славят серость кустари.
И так пронзительно убога,
так однобока новизна.
Где гении твои, эпоха?
Их одурачила война.
И что достанется потомкам
от людомании моей —
обломки статуй и патроны
и злые лица сыновей.
Но правды
нет в ногах,
и падал на колени,
и падал снег,
а ночь
была слепа.
Просил огня,
но свечи не горели,
и умирали слабые слова.
Был мир шершав,
растрепан
и обветрен,
и голову кружил
вокруг оси.
Но жил в углу
и знал об этом,
и рвал эскизы
на куски.
Так зябнут пальцы
на пустой бумаге,
в пустыне белой
волчья тишина.
Но эта ноша слишком тяжела
и не нужна
владельцам балагана.
