Сатисфакшин Коми-цикл

Мужики там все злые,
Как собаки цепные.
По праздникам бьются,
Топорами секутся.©
С утра Матвей запряг своего Москвича, погрузил в багажник несколько…Мужики там все злые,
Как собаки цепные.
По праздникам бьются,
Топорами секутся.©
С утра Матвей запряг своего Москвича, погрузил в багажник несколько банок с мёдом, корзину с малиной, пару лукошек с белыми грибами и отчалил в город на базар. Такой уж он человек. Лежать на диване и бездумно тыкаться по телевизионным программам, это не про него. Человек должон трудиться. Ну, опосля работы можно конечно и усугубить. Тут, как говорится, сам бог велел.
Уехал Матвей в город, а жена его Анисья, решила по огороду прибраться. Для начала задала поросю корм, курям сыпанула проса, а потом уже пошла в огород. Поправила парничёк, завалившийся на бок после последней грозы. Шуганула из малинника соседских близняшек. А затем собралась прополоть грядку, на которой у неё открытым способом вызревали кабачки. Нагнуться-то нагнулась, а выпрямиться не смогла. Такой болью поперёк спины стегнуло, что чуть не уписалась.
Идёт время, а бабе не лучше. Пробовала потихоньку распрямиться, да едва не заорала от боли. Явилась мысль, завалиться тихонько на бок и попробовать ползти. Только вроде собралась с духом, как вдруг шаги. И голос соседа Ваньки Микрюкова: — Бог помощь Петровна, загораешь что ли? Стоишь хорошо, слов нет. Но не проси, не дамся.
А Анисья молчит, только зубами скрипнула, а слезы-те вон они, рядышком дожидались. Так и потекли по щекам. Обидно, больно, да и стыдно эдак-то стоять. А не отпускает, хоть ты прям тут на грядке и сдохни.
Ваньша мужик ушлый, почти сразу смекнул, — что-то здесь не так. Забежал наперёд, а слёзы-то Анисьины увидал, да и вовсе растерялся.
— Ты чево это девка тут удумала? Никак сердце схватило?
Ну, баба ему и рассказала. Мол, так и так, прострелило спину, ни вздохнуть, ни пёрнуть. Хоть стоя помирай. И снова расплакалась.
Засуетился Иван, видя бабьи слёзы, забегал по грядкам взад-вперед. Потом сматькался, махнул рукой, будь что будет.
— Мотька-то в город подался ли? Да понял, молчи. Щас помогать тебе стану.
А затем, Анисья не ожидала от него такой прыти. Схватил её на руки и понёс в хату. Бережно занёс в горницу, да и положил на кровать.
— Ладно, девка, щас я тебя пользовать буду, сказал он, но, видя, как хворая встрепенулась, сообразил, что не то сказал и тут же добавил: — В смысле буду тебя пользовать народными средствами. Лежи здесь, никуда не ходи, я щас. Мигом!
Ванька прибежал через пять минут и тут же взял быка за рога. В смысле Анисью за жопу. Потом, опомнившись, сместил руки на поясницу и принялся деловито мять и костоправить.
Анисья вскрикивала, стонала, но терпела, понимая, что Ванька ей поможет. Далее пришло время снадобий. А принёс он мазь на барсучьем жиру, да с прополисом. Но не мазать же сей дорогостоящий продукт на платье. Ситуация пикантная, что и говорить. Здесь Анисья допустила первую и главную свою ошибку. Силясь помочь «доктору», она, попросив Ваньшу отвернуться, быстро задрала платье, прикрыв массивную задницу, тюлевой накидкой с подушек.
Повернувшемуся радетелю, предстала голая поясница соседки и не менее голая, задрапированная тюлем жопа королевских габаритов. Полужопия были размером с не самую маленькую тыкву. Килограммов так на восемь-десять (каждое!).
Немного прибалдевший мужик хрюкнул, и, тряхнув головой, отогнал наваждение. Росли с Мотькой вместе. Нельзя! Собравшись с духом и прочитав про себя «Отче наш», Иван обильно смазал руки снадобьем и принялся втирать его в поясницу болезной.
А у Матвея день не склеился. Проехал-то всего ничего, вёрст семь-восемь, и на тебе. Движок зачихал, расперделся, как поп обожравшийся горошницы. Матвей снял крышку карбюратора и продул насосом всё, да чего дотянулся. То ли заправился с водой, то ли бак выпаривать пора. Потом психанул и на пердящей машине поехал домой. День не задался.
А тем временем Ванька пользовал жену своего друга. Руки его плавно и бережно, но в тоже время сильно, гладили и мяли поясницу Анисьи. Баба постанывала, но уже больше от удовольствия, а не от боли. Иван склонился над ней всем своим большим телом и работал в поте лица. Мужество покидало знахаря с неумолимостью стоматолога. Привычный порядок в штанах был нарушен. За сим занятием и застал их не ко времени вернувшийся и злой как собака Матвей.
Сначала Матвею показалось, что Ванька уже залез на Анисью и вставляет ей своего интервента. Горло хозяина перехватило, в глазах потемнело. А на кровати лишившись дара речи, сидел Ванька, волею судеб врач и эмчеэсовец. Его правая штанина, отягощённая недюжинных размеров утолщением, нервно подрагивала. Анисья, разогретая ласковыми руками соседа, а тако же мазью, повернула голову и, охнув негромко пукнула в до-миноре.
Наконец Матвей рассмотрел всё и, не догнав ситуацию, спросил: — Вы это тут чиво?
Но он ещё не видел главного. Его блуждающий взгляд упёрся в тюлевое покрывало, сквозь которое, как на ладони сверкала белизной задница благоверной.
В этом месте автор испуганно оглянулся, перекрестился в сторону наиболее вероятного востока и, вздохнув, продолжил писать.
— Так вот вы чем тут занимаетесь животные? – зарычал Матвей на всю горницу. – Так значит, ждём мужика с работы? А ты дружбан мой задушевный. Как ты-то сподобился корешу в душу харкнуть? Сейчас я вас убивать буду. Сидите здесь и никуда не ходите. Я за ружьём, одна нога здесь, другая там…
Через минуту или чуть более того, Матвей вернулся расстроенный. В его руках была тульская двустволка. «Изменщики» синхронно вздрогнули и затаили дыхание. А Матвей, обведя их долгим взглядом, произнёс смущённо: — Патроны кончились, вот жеж не прёт сегодня. Мёд с грибами не продал. Баба забледовала, друг сдал с потрохами. Да ещё и эта беда. И убить вас надыть, а как же. Что делать-то?
Ванька решил всё же подать голос. Семи смертям не бывать, а одной не миновать.
— Мотя. Ты взаправду плохое подумал? — спросил он у сурового хозяина, невольно покосившись на задрапированную жопу и сглотнув слюну. – Так ты это зря. Анисье-то плохо зделалось, вот я и помог ей по-соседски. И ты бы помог ежели чё. А тут чай не чужие люди. А то что попа у её голенькая, так я и не видел. Чево там глядеть-то? Чуть больше Глафириной, подумаешь добро говяжье.
Лучше бы он промолчал. Но слово не воробей, свершилось. Матвей, коротко взревев, схватил с лавки топор и ни слова не говоря, ринулся к парочке. Ванька тоже соскочил с лавки. Матвей ударил прицельно, в голову. Но Иван увернулся и перехватил руку с инструментом. Минуту или более они ломали друг друга. Слышалось надсадное дыхание и поскрипывание кровати. Это Анисью била крупная такая судорога.
Наконец оба выдохлись. А Иван, воспользовавшись паузой, прохрипел: — Ты Мотька как был сукой, так ею и остался. Если уж хочешь удовлетворения, так и мне дай топор, да и айда на улицу. Слабо тебе, бздунок, пыр на пыр схлестнуться?
Ещё через минуту сатисфанты стояли друг напротив друга во дворе, за баней. У Матвея в руках был туристический топорик. Маленький, с обрезиненным топорищем, а у Ваньки нормальный взрослый топор. Мгновение они жгли друг дружку свирепыми взглядами, а затем, повинуясь внутренней команде, ринулись на абордаж. Взлетели топоры, встретились, разошлись в стороны и снова взметнулись.
Анисья, на полусогнутых выбралась из хаты и, заглянув за баню, обомлела. Мужики, оба в крови сидели на траве, притулившись к старенькому срубу. Матвей нянчил перерубленную ключицу и от боли рыгал себе на колени, поминутно матерясь: — Пидер ты Ваньша, как есть пидер и депутат. А Ванька, с белыми глазами-бельмами, держал на ладони отрубленное ухо, другой рукой зажимая кровящий остаток ампутированного слухового аппарата.
Как говорил один киношный герой, — картина маслом!