Перед глазами белесый туман. Я пытаюсь стряхнуть с себя сон, но это не удается. Через неопределенное количество времени до меня доходит, что то, что я посчитал туманом, было потолком надо мной. Значит,…Перед глазами белесый туман. Я пытаюсь стряхнуть с себя сон, но это не удается. Через неопределенное количество времени до меня доходит, что то, что я посчитал туманом, было потолком надо мной. Значит, я лежал. Я не понимал, где я. Попробовал пошевелиться и не смог. Неужели меня парализовало? Но это должно быть сном. Мысли в голове – свинцовые. С трудом подумав, я понял, что все же чувствую свое тело. Может, это просто слабость, которая пройдет. Надо постараться поверить в то, что это – сон, и поскорее проснуться.
Перед глазами все слегка плывет, хотя мне для обозрения доступен лишь потолок и часть стены над изголовьем постели, или койки? – я подумал, что это все же больница, пусть она и существует лишь в моем сне. На миг, сквозь толщу каких-то преград в моем сознании, мне подумалось, что я просто умер, но это было бы слишком глупо, если бы мир по ту сторону смерти выглядел таким вот образом.
Мои тяжкие сомнения рассеиваются, когда в поле зрения попадает женщина в халате – медсестра. Я хочу спросить у нее, что со мной случилось, но, оказывается, я не могу говорить, не в силах даже открыть рот. Женщине на вид лет тридцать, лицо строгое, взгляд темных глаз не выражает ничего, кроме чисто профессионального интереса. Мои глаза открыты и следят за ней, но она лишь бегло смотрит мне в лицо и не собирается со мной заговаривать. Она прикрепляет мне на виски какие-то датчики с проводками, отходит, появляется с тонкой папкой в руках, что-то записывает в нее, сверяя с чем-то – по-видимому, с данными на каких-то приборах возле моей кровати, которых я не могу видеть. Она уходит, и в следующую минуту я вижу шприц в ее руках, заполненный лекарством. Она выпускает пузырьки воздуха, и я вижу на ее левой руке три родинки, расположенные в ряд. С тем же сухим выражением, от которого очень не по себе, она слегка наклоняется ко мне, и следующее, что я чувствую – легкий точный укол в сгибе локтя. Через доли секунды все – потолок, стены, датчики, медсестра, мое тело – исчезает. Я теряю сознание, — понимаю я, но не погружаюсь в небытие, а сосредоточенно анализирую происходящее. Тяжесть в голове почти что рассеивается, и я становлюсь незрячим наблюдателем. Мои глаза закрыты, но мир обретает звуки. Я слышу тихий гул работающей аппаратуры, неясные звуки откуда-то издалека, и голоса.
Несколько людей тихо обмениваются репликами.
«Он реагирует, как и ожидали» — произносит мужской голос. Другой, тоже мужской, спрашивает: «Какую дозу вы вводите ему?»
Женский голос, по-видимому, принадлежащий медсестре, отвечает: «Один миллилитр каждые 45 минут, при стандартном уровне облучения.» Первый мужчина спокойно, но очень серьезно возражает: «Дело не только в дозировке, а и в индивидуальной реакции, в большей степени. Мы не хотим повторять ошибок, потому не экспериментируем с подбором индивидуальной дозировки. Не стоит переоценивать значение индивидуальности, это только вредит. Так или иначе, у нас уже был аналогичный случай.» «Номер 0242» — уточняет женщина. «Да, — продолжает мужчина, — и мы уже знаем, как поступить в такой ситуации.»
Воцаряется молчание, и врачи покидают палату. Я остаюсь один, или, быть может, с такими же, как я – немыми и обездвиженными.
Постепенно меня обволакивает какой-то ватой, сознание перемещается в полубессознательность, голова наливается тупой каменной тяжестью и в то же время становится пустой. Я отключаюсь, успев понадеяться, что меня хотя бы вылечат, коль уж это не сон.
******************
Меня будит резкий гудок автомобиля с улицы. Недовольно скривившись, я с радостью, какой давно не испытывал, обнаруживаю в себе способность двигаться. Сладко потягиваясь, с благодарностью гляжу на стены моей комнаты, настолько уютные в сравнении с белым холодом больницы, что я на мгновение наполняюсь сожалением, что никогда их не замечаю из-за их привычности для моих глаз. Я рад, что нет ни голосов врачей, ни безжизненного лица медсестры с ее папками и шприцами, ни ужасного состояния потери власти над своим телом.
Собственно говоря, этот сон – больница, паралич, непонятные обрывки диалогов – не первый за последние десять или около того дней. Почти каждый день мне снится один и тот же набор видений и ощущений, меняются лишь разговоры невидимых докторов. С чего вдруг мне начало сниться такое, я не мог предположить, хотя, превратившись в навязчивый кошмар, это явно что-то значило. Я предполагал, что мое подсознание пытается сообщить мне что-то очень важное, но распознать, а тем более, расшифровать значение этого сигнала не мог. Возможно, я чем-то болен, но еще не чувствую симптомов, и мне необходимо пройти обследование. Или за разгадкой следует обратиться к психологии, приняв, скажем, неподвижность и немоту как проявления неких застойных процессов в развитии моей личности или на жизненном пути? Ответа на эти вопросы я не знал, и особо не мучил себя поисками его, но каждый раз, проснувшись у себя дома и в качестве проверки пошевельнув рукой, я был удивлен, до чего точно я помню эти сновидения, — все разговоры, черную точку на потолке, тембры голосов, все мельчайшие подробности, и, что совсем не радовало, — свои ощущения – тяжесть в мозгах, случайные касания пальцев женщины-медсестры, укол и стремительный переход в туманное убежище сознания. Обычно я плохо запоминал то, что видел во снах, иногда, разве что, оставался в памяти яркий образ, необычные события, или особенно жуткие кошмары, от которых я иногда просыпался среди на границе ночи и утра в холодном поту и дрожа всем телом. Но эти странные видения я не мог забыть. Уже больше недели после пробуждения я не мог до конца успокоиться, и до того момента, как ложился ночью, чтобы снова заснуть, мне не удавалось избавиться от необъяснимой тревоги, подозрений, что меня преследуют, следят за мной, что я подвержен насильственному воздействию со стороны, — мне казалось, будто я уже пойман, заключен в огромную клетку, решетки которой пока еще не видны мне, но уже сжимаются, стесняя меня с каждой секундой. А потом, измученный, я закрывал глаза и тут же засыпал, оказываясь в коматозной белизне холодной больничной палаты.
Хотя я спал каждую ночь, я не чувствовал себя отдохнувшим уже много дней. Было похоже на то, как если бы я закрывал глаза в одном месте и через секунду открывал в другом, продолжая бодрствовать и там. Пробуждения не были похожи на пробуждения, скорее, на простое перемещение из точки А в точку Б.
Один раз, вечером, поужинав, я порылся в аптечке и нашел пузырек снотворного. Перед сном я принял одну капсулу, специально подождал, когда тяга ко сну станет непреодолимой, и лег, приготовившись спать без сновидений. К моему изумлению, довольно сильный препарат не дал никакого эффекта. Как будто я выпил «пустышку». В реальности по ту сторону сна я вновь лежал «овощем», которого даже не воспринимают как живого человека, и никакое снотворное не могло отнять меня у этого мира.
**********
Как-то на днях произошел очень странный случай. Я шел по улице на работу, не спешил, а шел своим обычным шагом. Не думал ни о чем, а смотрел по сторонам, разглядывая людей, идущих навстречу, проезжающие машины, слушал звуки улицы. Тут меня кто-то взял сзади за плечо, как бы останавливая. Я обернулся и увидел молодого человека, — клянусь, он казался мне в тот момент незнакомцем. Я подумал, что что-то обронил, и начал оглядывать тротуар, кажется, вежливо поблагодарив прохожего. Он не убирал своей руки с моего плеча, и обращался ко мне по имени. Я всмотрелся в его лицо, прикидывая, откуда он может меня знать. Он улыбнулся, но тут же улыбка сменилась изумлением и тревогой, он спрашивал, что со мной. Я смутился, досадуя на свою дырявую память, и ответил, что просто очень устаю и извинился, сказав:
— Вы должны простить меня, я измучен бессонницей и имею ужасную память.
Мой ответ озадачил его еще больше, и он пристально глядел мне в глаза.
Спустя мгновение, я вдруг «узнал» в незнакомце своего близкого друга, друга детства, с которым часто общаюсь и не узнать которого было абсурдом. Я бы рассмеялся своей фразе «Вы должны простить меня», но меня прошиб холодный пот.
— Господи, дружище, что с тобой? Я бы подумал, что ты разыгрываешь меня, но на тебе лица нет! Выглядишь неважно.
— Да и чувствую себя так же, — вздохнул я. – Странно! Ты не поверишь, но я не узнал тебя. Я тоже удивлен.
Мы пошли рядом, я рассказывал ему о своем состоянии.
— Меня преследует кошмарный сон, при том настолько реалистичный, что после него не чувствуется отдых. Я будто бы не сплю. А когда принял снотворное, оно не подействовало. Я устал морально настолько, что даже не узнаю лучшего друга, — невесело хохотнул я.
— Тебе надо как-то встряхнуться, — посоветовал мой друг.
— У меня нет никаких сил.
— Тем более надо, — возразил он. – Я не имею ввиду шумную компанию, алкоголь и общество женщин, — я хмыкнул, — хотя, кто знает… — улыбнулся он в ответ. – Но, возможно, вылазка на природу, выходной в лесу или на озере пойдут тебе на пользу. Чего-то тебе недостает.
— Пожалуй. Понимаешь, мне снится, что я лежу в больнице и парализован. Это ужасно неприятно.
— Давай поедем на велосипедах за город. В эти выходные. Организацию дорожного питания и маршрута я беру на себя, от тебя требуется только сесть на велосипед и крутить педали рядом со мной.
— Не уверен, что это хорошая идея, тоесть, безусловно, так, но я действительно устал, и такие…
Но товарищ прервал меня:
— Ты не узнал меня! – воскликнул он. – Ты обратился ко мне на «вы», понимаешь? Я, конечно, не настаиваю именно на велосипедах, но как-то оторваться от серости тебе необходимо.
Он был прав, но его энтузиазм в этот раз не заражал меня, как обычно. Я не сомневался в безрезультатности этой затеи, как и какой-либо другой. Тут я почувствовал, что порожденная паранойей «клетка» сжимается вокруг меня, и занервничал, злясь на свою слабость.
— Эй! Где ты витаешь? – голос обеспокоенного друга вырвал меня из минутного оцепенения.
— Прости, Ник. Я не уверен, что именно в эти выходные, но мы непременно съездим куда-нибудь.
Мы дошли до здания, где я работал, и распрощались, пообещав в самое ближайшее время созвониться.
Эта встреча, точнее, ее начало, натолкнуло меня на мысль, что в последнее время с моей памятью действительно происходят странные вещи. Конечно, я сразу же списал все на то, что я толком не высыпаюсь и теряю силы, не восполняя их, но это не делало менее странным тот факт, к примеру, что я забываю, как выглядит мой начальник, или где лежат тарелки на кухне, или какие отношения у меня с тем или иным коллегой. Это приводило к несерьезным, может даже забавным последствиям, но, когда я вдруг понимал, почему на меня косо смотрят в офисе и почему я открываю все шкафчики подряд, ища посуду, годами не менявшую своего места, я снова чувствовал холодок между лопаток. «Когда-нибудь я забуду свои имя и адрес, и по телевидению будут показывать несчастную жертву амнезии, прибившуюся к отделению полиции или дверям чьего-то дома.» Я с ужасом видел информацию о своих особых приметах на экране телевизора, призванную помочь найти моих близких; представлял себе окруживших меня родственников и друзей, которых я не узнаю; врача, который соврет им, что есть надежда на восстановление памяти через год, а может, через десять лет. Я проникался этими мыслями, не в силах сопротивляться идее, что все распадется на атомы, дойдет до предела, клетка сожмется, память превратится в рванину, и жидкий металл моих мыслей наконец застынет насовсем. Я боялся и ждал.
********
Сегодня день не принес ничего нового. Я старался абстрагироваться от всего, что исказило мою жизнь, и на работе буквально выдавливал из себя энергию, чтобы сделать больший объем работы и меньше времени тратить на разговоры с сотрудниками, из-за которых несколько раз уже выглядел идиотом. Так что, несмотря на усталость, работать из последних сил было лучшим выходом.
С работы я шел привычным путем, и, проголодавшись, подумывал, не поужинать ли мне где-нибудь в ресторанчике. Было тепло, и еще светло, я ушел пораньше, и почти что с удовольствием прогуливался по весеннему городу. Прохожие тоже выглядели по-весеннему, как набухшие почки на деревьях. Весна всегда вселяет надежду, и я дышал прогревшимся за день ранним апрельским воздухом, в робкой надежде, что и мои мучения пройдут. Любые кошмары заканчиваются, — говорил себе я, — ведь это всего лишь кошмары.
Как только я подумал это, взгляд, ничего не ищущий, метко выцепил знакомый элемент из окружающего хаоса толпы-домов-витрин-дверей-машин-светофоров.
Я вцепился глазами в лицо, которого не должно быть здесь, но которое со всей безжалостностью реальности находилось в магазине, мимо которого я проходил тысячи раз. Это было лицо женщины из моего сна. Медсестры с лишенным эмоций лицом. Теперь она стояла возле прилавка – это был книжный магазин, и, склонившись, что-то разглядывала. Я видел бок продавщицы, и почти прямо напротив окна, в которое я сейчас заглядывал, ее самую. Частицу моего психоза. Она что-то говорила продавщице, а та в ответ качала головой. Я отошел от окна, чтобы не привлечь к себе ничье, а особенно – ее, внимание, и выжидал. Через минуту женщина вышла и ушла прочь.
Я шел за ней, еще толком не понимая, зачем, и что собираюсь делать. Мы свернули на соседнюю улицу, залитую закатным солнцем, и она сняла свое темно-серое пальто, оставшись в блузке, и теперь несла его накинутым на руку. Хотя был только апрель, начало апреля, и в блузке никто больше не шел. Мы прошли еще один квартал, оказавшись на неоживленном отрезке улицы.
Заметив, что немногочисленные прохожие достаточно далеко, я поравнялся с преследуемой и остановился, преградив ей дорогу. Она со спокойным интересом остановилась и вопросительно смотрела на меня.
Мне было немного жутковато от близости этой женщины, здесь, в реальном мире. Я замер на секунду в нерешительности.
— Я узнал вас!
— Простите, ваше лицо мне незнакомо, — призналась она без тени смущения.
— Я знаю, что вы работаете медсестрой в какой-то больнице, в палате для паралитиков. Я каждый день вас вижу, и теперь, увидев вас здесь, я схожу с ума! Дайте мне ответ, скажите, как и почему я все время там оказываюсь!?
Я говорил, в надежде увидеть, пусть хоть на короткое мгновение, невольное понимание моих слов в ее лице, но с каждым словом понимал, что, скорее всего, снова выставляю себя дураком и несу полный бред незнакомой женщине, которую я преследовал без конкретной цели несколько кварталов.
Она усмехнулась, но терпеливо вздохнула и ответила:
— Во-первых, я никогда не работала в больнице, если это так важно для вас, то я – адвокат. Во-вторых, вы меня с кем-то спутали, скорее всего, но даже если вы и видите меня ежедневно, я вижу вас впервые, возможно, я просто не замечаю и не запоминаю лица случайных прохожих. Надеюсь, мой ответ был исчерпывающим. Дайте мне пройти и не идите за мной.
Я чувствовал себя безумно глупо, но не мог отойти. Она тоже продолжала стоять. Неожиданно ее лицо передернула судорога, и она чихнула. Когда она, чтобы прикрыть рот, подняла свободную руку, мне хватило мгновения, чтобы узнать три знакомых родимых пятна на запястье. Неожиданно для самого себя, я схватил ее за руку, как бы уличая в каком-то преступлении. Она с презрением отпрянула, и сказала резко, но спокойно:
— Отпустите сейчас же, или я буду звать на помощь.
Я выпустил ее руку, пробормотал извинение и повернул обратно. Один раз я оглянулся, — она шла, на ходу надевая пальто.
Я корил себя за свою наивность. «Я принял на веру дурацкий сон, увязался за незнакомым человеком, нес какую-то чушь, попытался силой удержать… Лицо, конечно, похоже, значит, я видел ее раньше на улице, подсознание запомнило ее, поэтому она и появляется в моем сне. Ну и кретин я!» Я шел, сжатый стыдом и все же встревоженный этой нелепой встречей.
****************
Мне дурно и вместе с тем любопытно посмотреть ей в глаза, но она сегодня их прячет. Я сверлю ее взглядом, мысленно приказывая сдаться. В этот раз думать относительно нетрудно, и я, забыв о своей беспомощности, надеюсь одержать хоть одну победу. И в конце концов мои усилия увенчиваются успехом. Она больше не может скрывать неловкость и смущение, я читаю их на ее лице и про себя улыбаюсь, хотя не знаю, что это значит. Зато это точно она – ее я остановил на улице, ее руку схватил в неясном порыве. Она посматривает на меня, что-то обдумывая, когда проверяет, надежно ли держатся датчики, записывает что-то в свою папку, она крутится возле меня больше обычного, и это почему-то кажется мне хорошим знаком, хотя реальных поводов так думать нет.
В палату входят несколько человек. Две пары мужских ботинок, стук каблуков, и шлепки резиновых, вероятно, тапочек. Значит, их четверо. Я жадно подмечаю любые изменения.
Медсестра – я безошибочно узнаю ее по голосу – тихо, переходя временами на шепот, сообщает собравшимся о некой ситуации, что может вывести ситуацию из-под контроля, и в ее речи впервые слышится волнение.
— Прорезались воспоминания об исследованиях, — заключает она.
Один из докторов говорит, что это ненадолго.
Ледяной, впервые слышимый мною женский голос со свойственным всем, по-видимому, здешним работникам, отливает металлическим тоном:
— Завтра мы начнем вживление, это выместит все, что могло бы помешать нам, доктор Аллендер. И вы, мисс Эштон, не беспокойтесь – он ничего не сможет сделать, посудите сами. Мы работаем чисто и находимся под защитой, а иначе меня бы здесь не было.
— Я просто испугалась, все было как-то неожиданно, — оправдывалась медсестра.
Больше никто ничего не сказал, и через полминуты я вырубился, провалившись в пустоту.
*************
Утром в субботу я вышел купить, по традиции, газету. Стоя у газетного ларька и ожидая, пока продавец вызволит стопку свежих газет от веревки, которой они были перевязаны крест-накрест, я изучал развешанные везде, где можно, журналы. Меня привлекло издание «Заря психиатрии» — толстый журнал серьезного вида, на обложке множество заголовков непривычно мелким шрифтом, никаких фотографий, кроме черно-белого фотопортрета мужчины с густой бородой – должно быть, какого-то светилы этой многогранной науки. Заголовки были, по большей части, сплетением медицинской терминологии и ни о чем не говорящих мне фамилий.
— Я возьму еще «Зарю психиатрии», — сказал я, когда извиняющийся продавец наконец-то догадался перерезать веревки.
Дома я, не пролистав даже свою газету, сразу принялся за журнал. В начале, на первых страницах, где обычно помещают короткие новости, заметки, я наткнулся на сообщение о стартовавшем в начале весны тестировании нового препарата, призванного предотвратить ухудшение и потерю памяти у людей, по разным причинам имеющих такую предрасположенность.
«В испытаниях участвуют анонимные добровольцы, а руководят ими двое уважаемых в научных кругах практикующих докторов – Харрис и Аллендер, работающие в крупном исследовательском центре и приглашенная из Европы специалист, чье имя не разглашается. Ассистирует медицинская сестра наивысшей квалификации, также постоянно работающая в центре.»
Интуитивно я чувствовал, что здесь кроется какой-то ответ на происходящее со мной, поэтому в справочнике нашел адрес того самого научного центра, о котором говорилось в этой заметке, и, не теряя времени, вышел из дому.
Прямо перед входом остановил такси, назвал адрес, и поехал навстречу неизвестности. Там, на заднем сидении, в мягком, но неудобном кресле, которое поглотило меня, на меня навалилось все разом – опасения, любопытство, сомнения, нетерпение, и безмерная, ставшая частью меня, усталость. Мне удалось расслабиться, несмотря на то, что моя шея была согнута и ныла от неудобной позы, позвоночник принял форму витиеватой дуги из-за дикой спинки сиденья, а таксист постоянно кому-то сигналил. Я предчувствовал, что сегодня, через пару часов, а может, раньше, наконец-то выясню, почему мне снится то, что снится. И снится ли?
************
Такси тормозит у обочины. Это окраина, медицинский городок, по всей видимости. Я выхожу из машины, расправляю затекшие шею и спину, и сразу через дорогу вижу крупную вывеску с аббревиатурой PSC – названием центра. Психиатрический научный центр. Территория огорожена каменным забором, ворота закрыты, сбоку металлическая панель с кнопками. Камеры слежения нет, значит, меня пока не видят. Я решаю обойти забор по периметру, и через десять минут небыстрой ходьбы нахожу то, что искал – не запертую дверь с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД №3», и оказываюсь на территории. На достаточно отдаленном друг от друга расстоянии, раскинулось множество одно- и двухэтажных корпусов, не одинаковых, но неожиданно приятных для глаз. Атмосфера спокойная, даже мертвая – не видно ни одного человека, но нет ничего такого, что вызвало бы беспокойство. Поняв, что, даже если меня и заметили из окон какого-нибудь из корпусов, никто не собирается выбегать и выяснять, что мне нужно, или выдворять меня за ворота, я свободно шагал по ровной траве, минуя строение за строением. Входные двери везде были заперты. И вдруг…
Я, кажется, просто моргнул, но, еще секунду тому назад я шел по мягкой молодой траве, а теперь… Снова белая палата. Я чувствую укол, чувствую, как мисс Эштон – ведь это мисс Эштон? – вынимает иглу, прижимая мокрую вату к моей руке, и чуть не плачу в бессильной злобе.
Женщина выглядит, или пытается выглядеть как бы приветливей обычного, и некое подобие улыбки проявляется на ее губах.
— Добрый день, мистер Грини, — говорит она, глядя мне прямо в глаза.
В тот же момент видение прерывается, и я мгновенно перемещаюсь на то же место, где стоял до этого – возле постройки, в полном одиночестве. Не медля, продолжаю обход территории, начиная ловить себя словно на «узнавании» отдельных элементов, составляющих окружающий пейзаж.
«Что это значит? Почему она назвала меня так?», — обдумывал я, ища хоть одну дверь, в которую я могу войти, и скоро замечаю ее. Дверь в очередное двухэтажное строение слегка приоткрыта, и я, не думая уже ни о какой осторожности, толкаю ее и переступаю порог. Вижу коридор, ведущий в противоположный конец продолговатого здания. По бокам, друг напротив друга, одинаковые закрытые двери. Я миную коридор, на ходу открывая все двери – странно, но за каждой из них – совершенно темная комната, хотя дневной свет должен проникать в окна, — я не захожу ни в одну. В конце коридора, сбоку, лестница на второй этаж. Снова коридор, но уже без боковых дверей и вполовину короче нижнего. Передо мной – одна единственная дверь. Не раздумывая, я нажимаю на ручку и вхожу. Вокруг – пустота молочного цвета, без запахов и звуков. И я уже знаю, что вновь угодил в ловушку, еще до того, как начинаю чувствовать чью-то руку, держащую мое запястье.
Голос медсестры Эштон сообщает мне, что все в полном порядке, что я не должен волноваться, снова назвав меня Грини.
Я пытаюсь заговорить, а она понимающе отвечает, что скоро ко мне вернется способность разговаривать.
— Все идет успешно, доктора очень довольны результатом, да и вы скоро сами сможете в этом убедиться. Пока вы еще слабо осознаете себя, но скоро ваше сознание и подсознание окрепнут и смогут подавить вторую личность. Это личность вашего носителя, ее нельзя полностью ликвидировать, но мы можем ее усыпить. Некоторое время вам потребуется помощь медикаментов, чтобы отделить ваше «Я» от носителя, и чтобы угнетать его остаточную психическую активность, но это недолго – месяц или чуть больше. Вы выбрали отличного парня, здорового, развитого. Все показатели превосходны. Вы можете сейчас с некоторыми затруднениями воспринимать информацию и думать, но это потому, что носитель тоже слышит и чувствует все то же, что и вы. Постарайтесь не думать об этом, это временное неудобство, с которым мы справимся. Отдохните пока, мистер Грини. Я оставлю вас.
Я не верил своим ушам, слушая и постепенно понимая всю фантастичность и ужас ситуации, в которую я попал против своей воли. Если, конечно, поверить в то, что я услышал. Если принять это за реальность. Если признать, что «носитель», которого скоро подавят и усыпят – никто иной, как я.
*****************
Я уже не верил, что это случится, но я проснулся в своей постели. Что ж, еще один, может, несколько дней, где один сон сменяет другой, или же две параллельных реальности чередуясь завладевают моим разумом. Я смирился со всем. Возможно, это последние часы, милосердно данные мне, чтобы я мог прожить их в относительно здравом уме. Какие-то страшные доктора, творящие богопротивные опыты над людьми, сумевшие переселить человеческий разум со всеми воспоминаниями из одного тела в другое, ужасные «выбросы» из одного мира в другой, участь «носителя» для чьей-то личности, чуждой, но уже захватившей почти всю власть надо мной, осознание, что жизнь кончится искусственным сном, — я уже не хотел думать об этом.
Я позавтракал яичницей с салатом, принял душ, надел приличную одежду и вышел побродить по улицам. Решил идти, пока снова не очнусь в койке. Даже если это сон, за которым последуют годы небытия, я хочу досмотреть его, насколько мне хватит времени. День выдался теплым, ясным, или это мое подсознание нарисовало его таким, я с жадностью взирал на голубое небо, солнце, первые листья на деревьях, на людей, собак, голубей. Я старался их запомнить, впитать в себя, и наблюдал за всеми ними внимательным взглядом детектива. Я сделал круг, сворачивая с улицы на улицу, и к вечеру вернулся к себе. Я устал, но был доволен своим походом. Поужинал, понимая, что времени остается все меньше и меньше. Посмотрел какой-то фильм, потом, лежа в постели, раскрыл любимую книжку на середине и немного почитал. Но когда я выключил свет и остался в темноте, тяжесть в веках куда-то испарилась, усталость отступила, и я осознал, что не хочу спать – я боюсь. Я поспешно щелкнул выключателем, встал, сходил на кухню, заварил себе чаю и сел на стул. Я настороженно прислушивался к себе – нет ли каких-либо признаков, что сейчас я очнусь под пристальным взглядом мисс Эштон, или вообще исчезну, выброшенный за борт сознания психотропным коктейлем из транквилизаторов и нейролептиков, и черт знает каких еще чудес фармацевтики. Но вроде бы все спокойно пока. За чаепитием я вновь начал листать журнал о психиатрии. Прочел биографию какого-то ученого, статью о развитии новых отраслей науки, отрывок научной работы, тему которой я так и не понял, отзывы на недавно выпущенные препараты для лечения различных психических отклонений, — в общем, прочел около половины толстого издания, выходящего раз в квартал.
Потом снова смотрел телевизор, одну передачу за другой, невыносимый по скучности фантастический боевик, чей-то концерт, и вдруг увидел, что наступило утро и уже даже рассвело. Наступило воскресенье. Снова я оправился в одиночное бесцельное странствование, прокладывая бессмысленный спонтанный маршрут. В ночь на понедельник я снова не смог заснуть.
*************
Вот уже пять дней я живу нормальной жизнью, и лишь одно меня убивает – я не сплю. Если раньше я попадал в душный плен больничной палаты, то сейчас 24 часа в сутки я находился здесь, в привычной жизни, в состоянии исступленного бодрствования. Я хожу на работу, но начальник, поглядев на меня, дал мне две недели отпуска со следующей недели. Собственно говоря, я понимаю, почему он это сделал – по той же причине, по которой я избегаю смотреть на себя в зеркало. Под глазами – синяки от бессонницы, щеки ввалились, глаза блестят нездоровым блеском, — вид жалкий, словом. От меня шарахаются люди на улицах, даже мои коллеги смотрят на меня с настороженностью. «Это всего лишь бессонница, друзья мои.» — мысленно отвечаю им на их неозвученный вопрос.
Один раз я сходил к врачу, рассказал то, что можно было рассказать, не опасаясь оказаться в психиатрической клинике на принудительном лечении, сказал, что принимал снотворное, но тот препарат мне не помог, и попросил прежде всего объяснить мне, каковы причины моей бессонницы. Я и правда не понимал, в чем дело – я достаточно успокоился, смирился, а теперь даже начал верить, что все закончилось и я больше не увижу и не услышу ничего, что сводило меня с ума и снова буду спать и забывать свои сны, — так почему же теперь сон и вовсе покинул меня?
Я рассказал, что мне снились ночные кошмары, из-за чего я не высыпался полноценно, но доктор развел руками – без обследования и анализов он не может дать заключения, и выписал мне рецепт на сильное лекарство.
— Способно усыпить буйного, — усмехнулся доктор, протягивая рецепт. – Только осторожнее с дозировкой, прошу вас.
Но все было напрасно. Я выпил одну таблетку, на следующий вечер – две, а после того, как пять таблеток, принятые одновременно и даже запитые стаканом вина не дали ни малейшего результата – не вызвали даже легкой сонливости, я забросил эту затею с докторами и пилюлями. Мной начало овладевать отчаяние, в голове, как опухоли, разрастались сгустки темной материи, и через восемь дней без тени сна мой рассудок помутился окончательно.
*******************
Первое ощущение – ткань простыни под моей ладонью.
Второе – запах спирта и лекарств, запах больницы.
Третье – слипшиеся веки, и льющийся сквозь тонкую кожу свет.
Я поворачиваю голову набок, желая спрятаться от слепящего света.
У меня такое чувство, что я очень долго спал, но чувствую страшную слабость и усталость.
Все же, по прошествии долгих минут, я осторожно приоткрываю глаза. Нет никаких сомнений, что я нахожусь в больнице. Но я замечаю с вялым облегчением, что стены выкрашены в голубой цвет, и на стене напротив меня висит умиротворяющий пейзаж, написанный акварелью, и я могу двигать своим телом, хотя мне и трудно из-за общей слабости. Рядом с моей кроватью стоит подвес для капельницы, но в данный момент он не используется, а слева, между моей и пустой койкой тумбочка, на ней только календарь с выставленным числом. Я приглядываюсь внимательней – 18 сентября. Значит, с апреля прошло уже полгода. Что я делал эти шесть месяцев? Последнее, что сохранила память – я лежу на своем диване, погрузившись в темноту внутри себя, измученный бессонницей и исчерпавший все свои силы.
Я слышу звук открывающейся двери и шаги входящей медсестры. Она совсем молодая и очень симпатичная. Милое лицо, взгляд, полный человечности и сострадательной доброты. Она подходит ко мне, и радостно улыбается.
— Вы проснулись! Доброе утро! Хотя, вообще-то, уже день, но какая разница?
— Доброе… — пытаюсь произнести я, но горло выдает только хриплый скрежет.
— Не надо разговаривать, вам пока рано, — говорит она. – Мне надо сейчас поставить вам капельницу, и вы сможете отдохнуть.
Я выразительно, как могу, смотрю на календарь. Она быстро понимает меня, и отвечает:
— Сегодня 18-е сентября, вторник. Вы удивлены? – Она вздыхает. – Да, время летит очень быстро. Только что был август, и солнце, друзья и пикники, как вдруг – раз! – и под ногами уже пожелтевшие листья, а на календаре почти конец сентября. Грустно, конечно, — улыбается медсестра. – Ну, вот и все, капельницу я поставила.
— Сколько я здесь? – свистящим шепотом спрашиваю.
— Об этом лучше поговорить с врачом, я ничего не могу сказать. Я просто ставлю капельницы, — смеется она, и выходит, тихонько попрощавшись.
******************
Я провел в клинике еще месяц, восстанавливая силы и приходя в нормальное состояние, развлекая себя беседами с веселой болтушкой-медсестрой, и отсыпался, наслаждаясь каждым погружением в сон и каждым пробуждением.
Разговаривал я и с врачом, но это немного мне дало.
Он с теплом смотрел на меня, — невысокий седеющий мужчина в очках, с внимательными голубыми глазами, — и я проникся к этому человеку доверием.
— В конце лета вы поступили ко мне на лечение в ужасном виде. Вы были в бессознательном состоянии и не выходили из него довольно долго, но это не вызывало опасений, так как было своего рода защитной реакцией. Полное физическое бессилие потребовало более длительного восстановления, чем я предполагал, но вы шли на поправку, жизненные показатели приходили в норму, и, наконец, вы передо мной и уже готовы к выписке.
— А как я попал сюда? Откуда? Кто привез меня? Я помню только первые недели апреля, а после – мрак. Что было в тот период?
Доктор замялся.
— Я вряд ли смогу ответить на ваши вопросы так, как вы хотите. Привезла вас машина скорой помощи в сопровождении нескольких полицейских машин. Это было, как я уже сказал, в конце лета, в августе. Где вы были, чем вы занимались с апреля по август – я не имею ни малейшего понятия, увы, хотя, признаюсь, мне очень любопытно, что привело вас в такое состояние. Если строить предположения, исходя из анализа вашей крови при поступлении, то я мог бы думать, что вы проходили интенсивный курс лечения рядом препаратов, но в очень странной комбинации и дозировке, и, если быть точным, то лечились вы в психиатрической клинике. Это мои безосновательные гипотезы, не обижайтесь, пожалуйста. К сожалению, по некоторым причинам я больше ничего вам сообщить не могу, а если бы и сообщил, то совсем немного дополнил бы сказанное ранее.
— Что это значит?
— Я врач. Моя задача – вылечить, чем я и занимаюсь всю свою жизнь. И копать там, где копать лучше не стоит, я не хочу. Извините меня за это, — искренне сказал он и потер лоб указательным пальцем.
Я не стал настаивать, и подумал, что, в принципе, не так уж важно знать все ответы.
Но они сами нашли меня.
*******************
Спустя пару дней после выписки из клиники и начала возвращения к полноценной жизни меня вызвали в юридическую контору, порадовав известием, что мне по ряду причин полагается выплата материальной компенсации. Забегая вперед, скажу, что сумма сперва вызвала недоверие, а потом и вовсе происходящее стало походить на сон, — я никогда не гнался за деньгами, а тут они свалились мне на едва окрепшую голову. Так вот, сидя в приемной на дорогом кожаном диване, ожидая, пока человек, назначивший мне встречу, закончит дела с предыдущим посетителем, я от нечего делать начал бегло пролистывать разложенные на журнальном столике всяческие «вестники юриспруденции», «миры права» и аналогичную мало интересную мне тематическую прессу, и случайно задержался на заголовке «ПРОЦЕСС НАД ИСПЫТАТЕЛЯМИ: СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВОССТАНОВЛЕНА» в одном журнале.
Ниже была статья.
«Наконец завершен судебный процесс над группой ученых-медиков, проводивших опасные эксперименты над психикой людей, которых они незаконно и без их согласия вовлекли в свои опыты. Перед судом, проводившемся в закрытом зале без представителей СМИ в условиях секретности, предстали двое докторов, их ассистентка, а также иностранный специалист в узкой области психиатрии, изучающей способы влияния на сферу воспоминаний, которую специально пригласили из Европы, где та также проводила опыты над людьми, законность и гуманность которых можно оспаривать. Всех четверых судили по всей строгости и приговорили к длительным срокам лишения свободы.
Что касается инициаторов преступных тестирований, то доподлинно не удалось выяснить, кто они. Есть версия, что многомиллионное финансирование взяли на себя некие господа Адамс, Марлоу и Грини – владельцы внушительных состояний, бывшие уже в весьма преклонном возрасте и неожиданно скончавшиеся в начале хода расследования (за исключением Адамса – он умер, судя по всему, в начале августа). Их фамилии действительно фигурируют в документации, которую вели исследователи, но какую роль они играли в этом преступлении, определить трудно – они упоминаются как подопытные, что не может быть правдой и вносит путаницу в и без того полное загадок и недомолвок дело. Напомним, что представители властей в самом начале следствия вмешались и настояли на наложении секретности и запрета на огласку любых сведений о ходе проведении и результатах работы ученых. Жертвам, пострадавшим от их рук, оказана медицинская помощь за счет государства. Также, как удалось узнать, часть денежного состояния магнатов, будет передана им в качестве компенсации за нанесенный ущерб.»
Это еще один элемент загадки, которую я постепенно складывал в одно целое из мелких частиц.
***************
Через пару недель мне пришел большой плотный конверт, отправитель – Шарлотта Эштон, на обратном адресе – женская колония строгого режима.
В конверте была тоненькая тетрадь, частично исписанная красивым мелким почерком.
На первой странице стояла надпись:
Эдвард Грини. Дневник.
2012 — 2013 год.
Хоть рукопись и была заявлена как дневник, записи не были датированы. И я начал читать.
«От сущей безысходности и старости пустился я в это рискованное предприятие. Заплатил немало, но и не много. В конечном счете, я ничего не потеряю. Буду вести этот дневник – что-то вроде свободного отчета. Начну писать, когда все начнется, а пока процесс на стадии изучения. Люди, которые этим будут заниматься, толковые, особенно одна –ей пришлось организовать перелет из Англии, потому что другого равного ей специалиста нет. Харрис сказал, что у нее есть в Лондоне подпольная лаборатория, и опыт подобных занятий у нее есть.
Мы трое, — Эдвард А., Кристофер М. и я, задумали великое дело, и если деньги всемогущи, то нам светит успех. Мы в предвкушении.»
«Мне предложили выбрать три молодых человека их сотни кандидатов – крепких, здоровых парней, с которыми не будет проблем. Эдвард и Крис тоже выбрали себе «носителей» — так называют их наши врачи. У Криса рак, и он настаивает на скорейшем старте, пока он не умер. Я тоже не возражаю, хотя и не вполне уже верю в саму возможность – я почитал литературу и отчеты о подготовительных исследованиях наших ученых, и усомнился в том, что все это реально.»
«Марлоу ликует – через два дня начнется самая важная фаза. Меня погрузят в кому и будут облучать каким-то прибором, который привезла с собой эта англичанка. Я не понял, в чем его суть, — вроде как он напрямую воздействует на глубинные слои подсознания, — но, похоже, деньги я вложил не зря.»
«Завтра нас отключат, и далее последует довольно длительный этап, во время которого мы будем беспомощными кусками мяса, так объяснил мне доктор Аллендер. Так что, может статься, что это последняя запись в этом дневнике. Ну, удачи мне, и всем нам. Это будет грандиозно.»
«Я зол. Все идет не так, как надо. Мой первый носитель начал сопротивляться, а это, оказывается, плохо влияет на мое подсознание. Им придется начать всю работу заново с другим носителем, а этот парень теперь во власти доктора Беннет. Пускай она делает с ним свои фокусы, раз уж мы имеем лишний материал. Я думаю, что она настоящая безжалостная ведьма. Плевать.
Я становлюсь сентиментальным, тоскуя о молодости, но мой опыт говорит мне, что останавливаться нельзя, как и сожалеть о чем-либо. Через два дня я снова приступлю к активной фазе нашей работы, а пока приходится заново проходить обследования. У Адамса и Марлоу все идет нормально, как мне сказали.»
«Конец всему. Вмешались какие-то службы, и наш эксперимент закрывают. Уже закрыли. Я с трудом пишу это, потому что ужасно слаб. Очнулся сегодня в своем старом теле, в котором все это время продолжали искусственно поддерживать жизнь аппаратами, — в этом дряхлом мясе я и умру, видимо, в скором времени, если они не придумают что-то. Мне жаль не денег, а жаль, что я доверился идиотам, которые даже не позаботились должным образом о надежной секретности. Люди так ненадежны!
Адамс скончался, кстати. Я видел его пустую койку и выключенную аппаратуру.
Для меня и Криса, хоть он и очень плох, пока есть слабая надежда. «
На этом дневник кончался, и к последней странице было прикреплено скрепкой письмо.
«Надеюсь, это прольет для вас немного света на случившееся. Я не смогу и не стану пытаться оправдать свои действия, — я лишь верно служила науке, насколько могла. Я пишу по другой причине, вернее, причинам.
Знайте, что мы никогда не встречались с вами вне палаты для испытаний. Однажды вы вдруг сказали, что узнали меня, — мы находились в палате и я приглядывала за вашим состоянием, а вы, как обычно, лежали неподвижно в койке. Я забеспокоилась отчего-то. Ваша психика подвергалась разрешительному и ослабляющему воздействию специальных медикаментов и приборов, особенно излучительного прибора доктора Беннет. Должно быть, погружаясь в кому, вы продолжали осознавать себя в привычной среде той жизни, которую вели, хотя эти эпизоды были сном.
Вас похитили ночью из дома, вы этого не можете помнить, и в вашем восприятии иллюзия и реальность поменялись местами. Вы все время находились в постели и были обездвижены. Простите меня, если можете.
Я прошу вас, несмотря на свою провинность перед вами, об одолжении. Разыщите, если сможете, человека по имени Френсис Вуд, если он еще жив и сохранил способность мыслить и понимать. Этот человек был первым испытуемым для Грини, но с ним не заладилось, и Грини позволил Карен Беннет распоряжаться им, как ей вздумается. Я знаю, что она ввела его в кому, и с того дня я его не видела ни разу и почти ничего не слышала. Но я видела, что Беннет начала иметь с Эдвардом Адамсом какие-то свои дела, касающиеся их двоих и, я думаю, Вуда, точнее, тела Вуда.
Я прошу вас об этой услуге не для себя – для него. Насколько я слышала на суде, его фамилии не было в числе тех, кому должны выплатить деньги стариков. А он, по моему мнению, пострадал больше других, потому что им завладела Карен Беннет, — поверьте, она очень жестокий человек, с легкостью идущий на любые преступления ради науки.
Надеюсь на ваше неравнодушие.
Ш. Эштон.»
Буду короток, подводя свой рассказ к его развязке. Последняя часть паззла перед вами.
Найти информацию о Френсисе Вуде оказалось задачей легче, чем я думал. В интернете я нашел достаточно сообщений, особенно много было датированных ранними числами августа. В них сообщалось, что «некий Ф. Вуд недавно неожиданно для всех стал полноправным владельцем бизнеса своего покойного дяди – небезызвестного в элитных деловых кругах Эдварда Адамса, нефтяного магната, завещавшего никогда не виденному им ранее племяннику все, чем он владел. Никому неизвестный Вуд уже сумел проявить себя талантливым управляющим, не будучи до этого знаком со спецификой бизнеса. Свои первые решения Вуд комментирует так: «Мы с дядей не знали друг друга, но между нами определенно есть сходство – стальная хватка и гибкость политики, когда дело касается бизнеса.» Партнеры и подчиненные Вуда замечают, что стиль ведения дел новоиспеченного бизнесмена Вуда на удивление похож на деловой почерк покойного мистера Адамса.
Связано ли неожиданное назначение неопытного родственника на пост главы бизнес-империи с недавним судебным разбирательством над группой ученых, в ходе которого упоминалось имя Адамса, мы не знаем, но желаем молодому мистеру Вуду успехов на пути, по которому ведет его непредсказуемая судьба».
Я распечатал эту заметку и отослал Шарлотте Эштон на адрес тюрьмы, приписав от себя, что Беннет преуспела в работе больше остальных, и, когда выйдет на свободу, станет, несомненно, сказочно богатой, если «Вуд» узнает ее и согласится заплатить по счетам за оказанную услугу.
31.10.2014.
